Тема: AU/кроссовер
Автор: Shota-chan
Бета: Shota-chan
Пейринг, персонажи: Хизаши Ямада/Айзава Шота
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: AU, hurt/comfort, ангст, романтика, соулмейты, songfic
Размер: мини (3 425)
Краткое содержание:
Если ты слышишь меня, то, пожалуйста,
Не посмотри, что измучена и пуста,
Не превращай меня в доктора Фауста,
А дай мне света и радости просто так.
А еще я прошу, бога ради,
Не упрощай меня в голос на радио,
И где лицом на картине была не я –
Не одевай мое тело в желания.
Предупреждения: оос
Комментарий: Написано на песню группы Немного Нервно — Восхождение.
Радио в его доме почти никогда не выключалось.
Не то чтобы Шота в самом деле внимательно его слушал, просто ему казалось почему-то необходимым заполнить окружающую его тишину. И до поры радио справлялось с этим весьма неплохо.
Пока однажды на одной из постоянно играющих в его квартире волн не сменился диджей.
И тихий размеренный девичий голос не сменился вдруг громким, непомерно высоким и задорным тенором.
Шота не понимал, почему его вообще взяли работать радиоведущим.
Он не понимал, кому может понравиться такой голос, раздражающий, режущий, выводящий из себя даже самого Шоту, не слишком-то чувствительного к звукам, однако…
Однако все вопросы отпали, когда Шота вдруг понял, что ждёт этот голос сам. Каждый день ждёт этого, чёрт бы его побрал, проклятого Хизаши Ямаду, чтобы услышать его отвратительный, высокий и почти визгливый голос, который чем-то неуловимым и тонким ему всё же…
Нравился.
В который он, вот так невозможно и непонятно для самого себя, умудрился влюбиться.
Это было провалом.
В мире, где каждый человек встречал своего, ориентируясь лишь на его голос, такому как он, безголосому, не имеющему возможности произнести хоть слова, место никто не припас. И Шоте оставалось только надеяться, что ему попросту показалось. Что он ошибся, всё не так понял, поскольку этого вот громкого и какого-то чересчур назойливого, хотя и смешливого диджея ему было откровенно жаль.
По крайней мере встретиться они не могли. Не могли, а значит — всё должно было бы обойтись, значит, что он всё-таки вполне мог ошибиться, и, скорее всего, у такого, как Шота, собственного человека вовсе нет, и быть попросту не может.
Так он думал.
***
Шла весна.
Шота не очень-то любил её. Ему по душе была холодная и пушистая зима, полная снега и какой-то совсем не обычной, убаюкивающей тишины, которую ему даже хотелось слушать.
Весна была мало того, что полной ей противоположностью, так ещё и обладала отвратительным свойством пачкать все его вещи, мочить ноги, и заставлять скользить почти на любой поверхности. Мокрый снег, под которым частенько скрывался такой же мокрый лёд, представлял собой отдельный пункт в списке причин ненависти к весне у Шоты.
Конечно же, он оскользнулся.
Неловко взмахнул руками, пытаясь ухватиться пальцами за воздух, и, к своему удивлению, в самом деле ухватился. Только вот окончательно потерянное равновесие было уже не вернуть, и Шота полетел вниз вместе с чем-то, что умудрился зацепить в поисках спасения, услышал удивлённый вскрик…
И дальше не понимал уже совсем ничего.
Он не хотел открывать глаза.
Он совершенно не желал взглянуть на того, кого умудрился так некрасиво утянуть на лёд следом за собой, только вот выбора у него особенно… не было.
Этот голос он мог бы, кажется, узнать из тысяч голосов беспрестанно орущей толпы.
— Эй, ты в порядке?!
Точно такой же. Задорный, весёлый, и совершенно, как оказалось, бестактный.
— Ну же, хватайся за руку!
Ему не оставили ни малейшей возможности спрятаться.
Шота поднял веки.
Сперва он увидел глаза.
Невозможные, невероятные, почти что страшные, красные-красные глаза, смотрящие на него с лёгким удивлением и точно такой же смешливой искоркой, которая слышалась в голосе их обладателя.
Затем была улыбка.
Удивительно добрая для столь громкого, привлекающего к себе внимание голоса.
Шота твердил себе, что он не влюбился. Он говорил это себе каждый день, дожидаясь необходимой ему будто воздух передачи с дрожащими руками. Роняя очередную кружку кофе, зализывая порезанный палец, подскакивая к старенькому радио всякий раз, едва из динамиков начинала доноситься знакомая музыка.
Он твердил себе, что это всего лишь голос.
Он заставлял себя верить в собственные убеждения, даже когда начал специально записывать каждую передачу, чтобы затем, уже ночью, сходить с ума от возбуждения, сжимая себя подрагивающей ладонью, толкаясь навстречу собственным движениям, кусая губы и изгибая спину под кажущиеся теперь удивительно мелодичными звуки прекрасного тенора…
Все его убеждения осыпались пеплом на скользкий лёд.
Он.
Протянул.
Руку.
— Ну, слава Богу! Я уж думал, ты затылком ударился, приятель!
Ответить на это было нечего, да и даже если бы подыскались такие слова — Шота всё равно не смог бы этого сделать. Потому он только кивнул.
Его поставили на ноги одним рывком. Руку жгло даже сквозь перчатку. В горле вдруг жутко запершило, и он закашлялся, согнувшись.
— Может быть, тебе всё-таки помочь? — тут же тревожно поинтересовался Голос, и Шота вздохнул. Вытащил телефон из кармана и быстро напечатал несколько слов в заметках, прежде чем развернуть его экраном к незнакомцу.
«Не стоит».
Нужно было сбегать. И чем скорее, тем лучше.
Молодое лицо диджея вытянулось от удивления. Глаза его скользнули непонимающе по экрану, и он пару раз моргнул. Затем в алых радужках, наконец, отразилось понимание. Он фыркнул, пожимая плечами и внезапно совершенно нагло ухватил Шоту за локоть.
— Я ведь уронил тебя, так что просто обязан сейчас напоить самым лучшим кафе в этом городе! К тому же ты весь промок!
Это переходило уже все границы. Шота давно уже не был ребёнком и не имел привычки позволять кому-то собой руководить. Он с облегчением почувствовал, как оцепенение от звуков волшебного голоса сменилось раздражением, и ухмыльнулся, вырывая собственную руку.
Сейчас ему оставалось только уйти. И с каким-то мрачным удовольствием Шота понял, что сделать это не так уж и сложно. Да и с влюблённостью он явно поторопился. Потому что как вообще может быть возможным влюбиться в этого назойливого и напыщенного индюка?!
***
Он появился под дверью подъезда на следующий день.
У Шоты не было ни малейшего предположения о том, как этот взрослый голосистый мальчишка умудрился его найти, однако это было не так уж и важно.
Он улыбался так ярко и ослепительно, что Шота лишь тяжело вздохнул, понимая, что ему не укрыться в очередной раз. Если честно — ему не слишком-то хотелось этого делать.
— Привет! А я всё ждал, когда же ты выйдёшь!
Тот лишь свёл брови на переносице, показывая, что не желает иметь с ним дела.
Звонкий голос звучал сейчас приветливо и тепло, чуть заинтересованно и, пожалуй, самую капельку, расстроено.
Он был великолепен.
Как и всегда.
Шота не понимал, чем вдруг привлёк его. Наверняка в голос диджеев влюблялись тысячи слушателей, воображали, ловили интонации, вздыхали и мечтали, мечтали, мечтали… Это ведь вовсе не значило, что каждый из таких идиотов был предназначен ему судьбой?
Однако Мик — такое уж прозвище ему дали коллеги — явно отчего-то им заинтересовался, и Шоту это сбивало с толку и даже почти пугало.
— Кстати, чтобы нам было проще разговаривать, я выучил сурдоязык, так что постараюсь понять тебя! Теперь не обязательно вечно писать всё в телефоне.
Тому оставалось лишь поперхнуться от этих слов.
Впрочем, он быстро опомнился. Сложил наскоро «идиота» и уже было развернулся, чтобы уйти, но Мик оказался проворнее. Ухватил его за плечо, развернул к себе, почти в самые губы вдруг выдыхая, что согласен. Хоть идиотом для него быть согласен, хоть кем ещё. Только бы он подпустил, только бы позволил, только бы шанс дал, прошёлся с ним хоть один раз по тенистой улочке парка, по прохладной набережной, наполненной звонкими голосами чаек, только бы всё-таки заглянул вместе с ним в одну славную кофейню, куда вчера так отчаянно идти не хотел…
Шота дёрнулся. Отвернулся, вырваться, впрочем, почти не пытаясь и скрывая пылающие щёки.
Затем поднял руки вновь.
«Кто я, по-твоему? Семнадцатилетний юнец? С чего я должен купиться на это?»
Мик широко и самодовольно усмехнулся.
— Но ведь тебе нравится!
***
Он всегда был слишком уж веселым. Можно было бы сказать, он был откровенно и навязчиво радостным.
Шоту это пугало. Шоту это доставало просто неимоверно, злило, бесило до жути, но он совершенно ничего не мог с этим поделать.
Его смех звучал веселым горным ручьём и перезвоном тысячи июньских колокольчиков.
Шота подсел на него, словно на наркотик.
Они встречались вот уже чуть больше недели.
Словно «встречались» — было целиком и полностью выдумкой Мика, который почему-то твёрдо решил, во что бы то ни стало, сделать его своим.
Это он сказал Шоте почти в первые же дни.
Шота не знал, почему до сих пор позволяет ему почти каждый вечер встречать себя возле подъезда, почему так спокойно идёт следом за звонким и чарующим голосом даже на самые городские окраины, и откуда вдруг в нём взялась эта глупая сантиментальная радость, когда Мик внезапно осторожно цеплял его ладонь своими пальцами.
Сперва Шота дёргался. Щурил недоверчивые глаза, пытался вырваться и не давался, вызывая лишь ещё более широкую улыбку Мика, сравнивавшего его с дикой кошкой.
Это его, конечно, тоже бесило.
С каждым днём сопротивляться Мику было всё сложнее, и хотя Шота упорно убеждал себя в том, что это всего лишь голос, что он вовсе ни в кого не влюбился, собственное зеркальное отражение красных от недосыпа глаз с глубокими кругами, наглядно демонстрировало всю плачевность его положения.
Шота уже даже не старался сбежать. Смотрел хмуро и зло, но даже взгляда не отводил, понимая, что избавиться от удивительно проницательного Мика ему не позволят.
— Смотри, вон там! Это звезда падает! Знаешь, говорят, что звёзды — это люди. Почти такие же люди, как мы с тобой, только у них есть крылья, и когда они влюбляются в человека с Земли, они падают вниз, не в силах больше свободно летать, и их крылья сгорают, а на спине остаются ужасные шрамы.
Глупее он не слышал, наверное, ничего в жизни, но почему–то именно сейчас ему нестерпимо захотелось открыть рот. Спросить, узнать, что же, получается, он тоже упал с неба?
В горле запершило снова, и он скривился, стараясь откашляться, согнулся пополам, не в силах сдержать скручивающий внутренности кашель. На глаза навернулись злые слёзы.
Бессмысленно было даже пытаться открыть рот. Бессмысленно и глупо, невероятно глупо.
— Что с тобой?! — почему-то совершенно невнимательный до других людей Мик всегда был обеспокоен его состоянием. Приступы кашля случались у Шоты всё чаще, и это мешало, а порой становилось просто невыносимым, однако Мик в такие моменты являл себя обычно с той удивительной стороны, о существовании которой не под силу было бы догадаться кому-то ещё, кроме Шоты. — Я отведу тебя домой!
Тон, который не терпел пререканий. Шота и к этому уже привык, только фыркал про себя или на пальцах, объясняя проклятому Мику, что не собирается ему подчиняться.
Конечно, чаще всего его не слушали, как и сейчас.
— На звёзды мы сможем полюбоваться и завтра. А сейчас тебе стоит побыть дома!
Шота фыркнул в очередной раз.
«С чего ты взял, что я вообще хочу смотреть на звёзды с тобой?»
— О… У тебя просто всё написано на лице! — довольно ответил тот, и вдруг положил собственные ладони на чужие, уже вновь взметнувшиеся что-то ему «говорить». — Просто… Поверь мне, ладно? Хоть сейчас.
Шота взглянул в карие, практически красные глаза и почему-то впервые за долгое время вдруг… Успокоился.
Его ладони были тёплыми. И неожиданно нежными.
Им хотелось сейчас подчиняться. Не всегда, не постоянно, но вот именно сейчас Шоте как никогда хотелось этому нахальному попугаю…
Уступить.
***
Дома у него было, мягко говоря, пустовато.
Потрёпанный временем диванчик, стол с громоздким компьютером, которому по всем временным законам давно уже полагалось умереть, и такой же дряхлый стул. Одежда комом валялась на полу, смятое одеяло, чудом повисшее на подлокотнике дивана, не имело даже пододеяльника. Тёмные шторы, кажется, никто не раздвигал годами, а на подоконнике миллиметровым слоем покоилась пыль. Пыль здесь вообще обитала попросту всюду. Ею пропахла даже маленькая кухонька, имеющая в своём арсенале лишь низенький холодильник, ещё один стол, плиту и старенький магнитофон. Магнитофон имел чуть покорёженную антенну, и, судя по тому, как она задорно торчала вверх своим кривым кончиком, исполнял в последнее время лишь функцию радио.
Рядом валялись кассеты.
Именно они и привлекли внимание Мика, с некоторым смущением и растерянностью оглядывавшего столь непритязательное жилище своего больного подопечного.
Пометок на них никаких не было.
Шота окинул их чуть презрительным взглядом и задвинул ногой под стул, на который тут же упал в очередном приступе кашля, явно не желая, чтобы Мик вообще их разглядывал.
— Как ты только живёшь здесь! Конечно ты начал кашлять, тут невозможно дышать! — как всегда. Чересчур громко, слишком грубо и прямолинейно.
Шота хмыкнул, скосив на него непроницаемый взгляд чёрных глаз, и привычно поднял руки.
«Не нравится — уходи. Я тебя не звал.»
Мик только ухмыльнулся, читая слова с его ладоней уже увереннее и быстрее, чем несколько дней назад.
— Ни за что! Я столько стремился сюда попасть! К тому же — тебе нужен отдых! А сам ты отдыхать явно не собираешься.
Теперь уже Шота взглянул на него с усмешкой.
«Что-то я пока не вижу от тебя никакой пользы».
Он не успел дочертить в воздухе последний символ. Мик ухмылялся совсем рядом, прямо перед его лицом. Ухмылялся как-то… необычно.
А в следующую секунду Шота уже оказался в воздухе, удивлённо распахнув глаза, и даже раскрыл рот для вполне закономерного сейчас «Какого хрена?!».
Однако не спросил.
Нахмурился, сомкнул опять губы, ударил ребром ладони по чужому плечу, заставив Мика разве что ухмыльнуться чуть шире.
— Даже не дёргайся. Сейчас ты ляжешь и будешь лежать. А потом уснёшь. Потому что ты должен отдыхать!
Он явно был очень сильным, раз поднял на руки так легко…
И ещё он был горячим.
Шоту это совсем не радовало сейчас. Мало того, что его голос сводил с ума каждый день, так ещё и прикосновения, которых становилось всё больше, не давали ему сосредоточиться на собственных мыслях, выбивали из колеи слишком легко.
Вырываться было абсолютно бесполезно, и он сделал единственное, что было возможно в этой ситуации.
Расслабился, позволяя себе наслаждаться теплотой желанных ладоней и закрывая глаза.
Приземление на диван было мягким. Руки, укрывшие его одеялом, казались неожиданно ласковыми.
— Ты слушаешь радио, да? — вдруг вкрадчиво поинтересовался он, кладя прохладные пальцы на чужой лоб.
Отвечать Шота нужным не посчитал. Он так и не открыл немного слезящихся глаз, и сейчас попросту лежал на диване, позволяя настойчивому полузнакомцу делать с собой, что ему заблагорассудится.
Он уже почти собрался с силами, чтобы всё–таки взглянуть на своего случайного гостя, как вдруг тот…
Запел.
Тихо, легко, почти неслышно, без слов, одной лишь мелодией.
Шоту пробрала дрожь.
Голос был сейчас невероятно мягким. Лёгким, тёплым, летящим, проникающим в самое естество. Он обволакивал, успокаивал, заставлял забыть о тревогах, о беспокойных мыслях, обо всём на свете.
Казалось, что от его звучания за спиной расправлялись крылья.
Шота тут же запретил себе думать об этом. Ну какие у него могли быть крылья?
Однако сколько бы не заставлял себя Шота открыть, наконец, глаза, у него всё равно ничего не выходило. Сон смежил веки, облепил ресницы золотыми песчинками, и он, наконец, задремал.
Спокойно и легко, без изматывающего лёгкие и глотку кашля.
Мик усмехнулся, оглядев его ласковым взглядом, и коснулся пальцами осунувшегося лица.
— Дурак.
***
Когда Шота открыл глаза, на улице уже смеркалось. Шла уже середина мая, и темнело достаточно поздно, потому он резко сел на диване, пытаясь понять, сколько же времени уже прошло.
Рядом кто-то тяжело вздохнул, и он повернул голову на звук.
— Проснулся, наконец?
Мик сидел на коленях перед диваном. Его голова покоилась на скрещенных на одеяле руках, а губы его были растянуты в широкой усмешке.
— Тебе легче?
Что-то в нём было не так.
Шота чувствовал это. Буквально нутром чувствовал, как что-то изменилось во взгляде Мика, даже в голосе, но он никак не мог понять, что же именно.
Отвечать он не спешил. Напрягся, пытаясь уловить сотрясающие воздух изменения, свёл брови на переносице.
И вдруг услышал тихий и немного хрипловатый смешок.
— Ты записывал каждую передачу. Тебе она настолько нравилась, или…
Тут Шота, наконец, понял.
Взглянул на него с нескрываемым раздражением, отпихнул от диванчика и поднялся на ноги, хватая слегка растерявшегося от такого напора Мика за шиворот и практически выставляя его в коридор. Открыл входную дверь и ухмыльнулся почти злобно, кивком головы указывая ему на выход.
В горле опять нещадно запершило, и Шота даже решил, что сейчас вполне способен рычать. Мик, конечно же, противился. Ухватил его за запястья, усмехнулся в очередной раз...
— Или тебе так нравится мой голос, Шота? Если это так, то почему ты…
Шота хмыкнул.
Усмехнулся уже сам, бесцеремонно закрывая ладонью его рот, и толкнул в грудь свободной рукой, заставляя отступить назад.
Последнее, что видел Мик до того, как дверь захлопнулась у него перед носом, были тёмные и отчего-то подозрительно влажные глаза.
Шота щёлкнул замком. Послышались стремительно удаляющиеся шаги.
Возвращаться сюда больше не было никакого смысла, как и сидеть здесь всю ночь, дожидаясь, пока он вновь выйдет на улицу — Мик понял это сразу.
— Идиот!
***
Из собственной маленькой квартирки на окраине города Шота, конечно же, съехал ещё в тот злополучный день, когда Мик впервые там оказался. Найти его, однако, не составило большого труда.
Шота работал в школе для таких же людей, как он сам. Преподавал свой безмолвный язык, потихоньку спасал несчастных брошенных или просто потерявших всякую в жизни цель детей, и на удивление легко находил к ним подход, не взирая даже на собственную строгость и требовательность.
Об этой работе Мик догадался сам. Принялся обзванивать все школы, интернаты и больницы, пытаясь найти работника с именем, которое с таким трудом выманил из безголосого ворчуна в обмен на бесконечное количество сказок, улыбок и обещаний, в которые тот всё равно, кажется, не очень-то верил.
И нашёл.
Вот только когда он узнал, что по просьбе самого Шоты его переводят в другой город, и по этой причине он не появляется на работе вот уже несколько дней, тревога и беспокойство разыгрались в голове уже не на шутку.
Этот дурень сбегал.
Совершенно глупо и так нагло сбегал от него, не желая даже позволить открыться ему и самому себе, что Мика начинало потряхивать от злобы, рвавшей ему жилы и душу.
Этот безмолвный придурок так старался убедить самого себя в том, что всего лишь влюбился в дурацкий голос на глупом радио, что Мик уже даже не смеялся, только злился с каждым днём всё сильнее.
Шота так старался упростить его всего лишь в голос, так старался закрыть глаза на собственные бессильные попытки унять тянущиеся к чужому теплу руки, так старался не замечать, как сам съезжает с катушек всё больше с каждым днём, с каждой секундой, каждым словом…
Делать что-то нужно было немедленно.
Его ладонь на собственных губах горела огнём до сих пор, спустя вот уже семь дней, и Мик не мог заставить себя перестать вспоминать этот бесцветный и слегка жутковатый взгляд тёмных, обыкновенно внимательных и добрых глаз.
Мик смог узнать только день, в который Шота должен был улететь, и город, в котором ему подыскали работу.
Он провёл в аэропорту всю ночь.
Подходящих рейсов было не так много, но этот идиот совсем не так прост, и вполне мог отправиться туда с пересадками. О том, что Шота, возможно, давным-давно уже улетел, Мик предпочитал не думать. Найти его в огромном мегаполисе было бы уже вовсе не так легко.
Он едва не проспал очередной рейс, то и дело клюя носом. Не спасал уже даже проклятый горький и попросту отвратительный кофе, которым он питался вот уже сутки.
Мик проснулся только под второе объявление о посадке. Вскочил с кресла, ломанулся прямо через металлоискатели, не обращая внимания на крики охраны, побежал к серебристому самолётному трапу, по которому уже начали подниматься люди, пытаясь высмотреть, выискать взглядом всего одного из всей толпы, такого необходимого ему…
Идиота.
Идиот нашёлся почти сразу.
Он уже почти вошёл с металлическое нутро прожорливой серебристой птицы, когда до ушей его донеслись крики ругань и мат. Вскоре подключились и громкоговорители.
Очередь замерла. Люди слитным и единым движением повернули головы в сторону.
Шота смотрел на приближающегося к нему Мика во все глаза.
Смотрел ровно до тех пор, пока тот не налетел на него, валя с трапа на жёсткий асфальт, и от души не вмазал по красивому, хотя и небритому вот уже неделю лицу, уставшему и чуть осунувшемуся, украшенному тёмными кругами синяков под глазами.
— Придурок!!!
Только тогда Шота, наконец, воспротивился. Перехватил его руки, нахмурился, сплюнув брызнувшую от удара слюну, дёрнулся, пытаясь перевернуться и оседлать его бёдра.
Мысли бились о черепную коробку, голова мгновенно загудела от боли, и он скривился, ударяя Мика по ухмыляющемуся слишком нагло лицу.
Кашель скрутил его снова, но он не обращал внимания, подминая под себя приставучего диджея, какого-то чёрта решившего вторгнуться в его жизнь и продолжая лупить его по щекам. Нестерпимо хотелось ругаться. Хотелось кричать, материться, обзывать его идиотом, полнейшим кретином и спрашивать, какого же чёрта он вообще решил сюда заявиться, почему не желает оставить уже, наконец, в покое, и зачем ему вообще нужен…
Такой…
Горячие руки внезапно потянулись навстречу.
Ухмыляться Мик так и не перестал, только дёрнул его вдруг на себя, неожиданно и резко, прижал к собственной к груди, заставляя упереться носом в асфальт, и усмехнулся горячо и чуть хрипло.
— Ну же, русалочка моя... Разве ты хочешь улетать? Разве ты забыл, ангел мой, что крылья твои давно уже сгорели, пока ты падал ко мне с небес?
Шота дёрнулся.
Зарычал, двинул головой, пытаясь ударить его ещё раз, но тут Мик вдруг сверкнул глазами в жалких миллиметрах от него самого и…
Поцеловал.
— Идиот!!!
Сиплый голос пополам с кашлем и дикой болью в горле мало напоминал человеческий.
В диком хрипе вообще с трудом можно было расслышать слова.
— Долбанутый на голову придурок! — воскликнул Шота ещё раз прежде, чем до него, наконец, дошло…
Мик под ним улыбался.
Смеялся и хохотал, и голос его звенел лесными колокольчиками.
Он касался пальцами чужих губ, гладил лицо, и смеялся, смеялся, смеялся, пока, наконец, не прижал донельзя поражённого собственными словами Шоту ещё теснее.
— И ради этого ты решился заговорить?!
Тот не успел фыркнуть.
Добежавшая, наконец, охрана, вздёрнула его на ноги, выдирая из объятий ласковых рук. Мика скрутили прямо на асфальте, ткнув лбом в сухую пыль и песок. Он уже не вырывался.
Перед глазами его осыпались из тонких и красивых пальцев Русалочки смятые обрывки билета на самолёт.
@темы: AU/кроссовер, Fucking Fest '18, Команда Айзавы, Текст
-
-
11.05.2018 в 07:38Только один момент в оформлении смутил, мне кажется, не используй вы тройных !!! было бы лучше и симпатичней)