Тема: канон
Автор: Iida team
Бета: АД
Пейринг, персонажи: Иида Тенсей/Иида Тенья, Исцеляющая Девочка, ОЖП
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс, драма
Размер: 5126 слов
Краткое содержание: Кто-то поцеловал Ииду в темноте
Предупреждения: горизонтальный инцест
Кто-то поцеловал Ииду в темноте.С тренировочных площадок выгоняли вовремя, а вот в библиотеке можно было задержаться, и многие задерживались. У самого Ииды как у старосты были привилегии, он мог, например, зайти за стойку или в подсобку. Туда он и зашел — за каталкой для книг. В темноте пахло пылью, типографской краской и почему-то старым чаем. Свет из двери падал острым клином. На мгновение его закрыла тень, и Ииду кто-то поцеловал в темноте. Кто-то прикоснулся губами к его рту движением сухим и целомудренным, как книжная пыль. У Ииды были открыты глаза, но он ничего не видел: темнота просочилась сквозь поцелуй и захватила его вместе с оглушительным вопросом — почему это не Тенсей.
Иида стоял оглушенный. Тот, кто поцеловал его, давным-давно выскользнул из подсобки. Иида остался один в пыли и сумраке, как забытая книга. Это шутка, кто это был — Иида не думал об этом. Его гильотинировал вопрос: почему это не Тенсей. Слова так просто и естественно появились в его голове, и теперь плавали перед внутренним взором. Иида не знал, что делать, поэтому поправил очки, закрыл подсобку и поехал домой. Мидория и Урарака давно ушли, все верно, ведь я же предупредил их. Прочие мысли самому Ииде казались тусклыми.
Всю дорогу до дома он потратил на то, чтобы обрести внутреннее равновесие. Он шел как канатоходец, не решаясь сделать шаг в сторону — в первую очередь в собственной голове. И очнулся только тогда, когда услышал Тенсея.
— Ты где?
С Иидой говорил телефон. Он моргнул, возвращаясь в реальность.
— На станции…
— Мама с папой уехали к бабушке, как насчет вечера игр? Ты, я, новый диск.
В голосе Тенсея сквозило предвкушение. Поезд загудел, отъезжая от станции, порыв ветра взлохматил Ииде челку, он чихнул и прикрыл трубку рукой.
— Меня слышно?
— Теперь да, — Тенсей улыбался. — Купишь нам бургеров? Я отдам…
— Идет. — трубку поднял Иида, на значок отбоя нажал уже Тенья. Рядом со старшим братом он обретал имя.
Иида Тенья запрокинул голову и глубоко вздохнул. Весеннее небо повисло над ним чистое и темное, с мазками закатных перистых облаков. Тенья смотрел в него и чувствовал, что ошибся. Мир, еще минуту назад такой зыбкий, вернулся в свои берега. Тенья вышел со станции, спустился с насыпи и пошел в сторону реки. Берега ее заросли осокой, ближе к дороге — густой сочной травой. Май выдался теплый, в траве то тут, то там редкими зеленоватыми огоньками мигали светлячки. Гудя, пронесся вечерний поезд, желтые квадраты окон длинной лентой отразились в воде.
Тенья шел, дыша свежим вечерним воздухом и ни о чем не думал, чувствуя освобождение. Дома его ждал Тенсей.
— Купил?
— Иди и возьми, дорогой брат, — Тенья расшнуровывал ботинки, сумка и пакет мешались, но ему не хотелось совершать лишних движений. Лучше так. Вот он снимет ботинки…
Над его плечом протянулась сильная смуглая рука, Теньи коснулся двигатель у брата в локте. Плечо словно замерзло.
— Иногда, когда ты говоришь «дорогой брат», мне кажется, ты издеваешься, — Тенья чувствовал дыхание Тенсея на шее.
— Прошу прощения, дорогой брат, — механически извинился он.
Тенсей со смешком взлохматил ему волосы.
— Пошли уже.
Он схватил пакет с бургерами и ушел. Тенья сидел, глядя на левый, наполовину расшнурованный ботинок, и темнота вновь была с ним. Темнота, след поцелуя и тень вопроса.
— Смотри, что у меня есть, — Тенсей в одной руке держал надкусанный бургер, в другой — диск с игрой. — Чур, я за Всемогущего.
— Нет, я! — Тенья не заметил, как сжал кулаки.
— Ну слава богу, — Тенсей рассмеялся. — Ты был такой вареный, я уж думал, что-то случилось.
— Подготовка к спортивному фестивалю, дорогой брат, — помедлив ответил Тенья, и снова напрягся.
— Да, это важно.
Тенья скованно подвинул к себе пакет и принялся в нем шарить. Он стал таким неловким, тело ощущалось чужим. Ему казалось, Тенсей видит его насквозь.
— Расскажешь про свой первый фестиваль?
— Нет, — легко отозвался Тенсей.
Тенья сел на диван, Тенсей кинул на пол дзабутон и устроился на нем, прислонившись спиной к коленям Теньи.
— Мои фестивали давно в прошлом. Пройди свой, и устроим вечер воспоминаний о супер-баттлах. Как думаешь?
Тенсей посмотрел на Тенью снизу вверх, положив голову ему на колени. Лицо его накрыла тень, глаза тускло улыбались.
— Ты расскажешь о своих победах, я — о своих.
— Да, — выдохнул Тенья.
— Я ожидал большего энтузиазма, — Тенсей разочарованно нахмурился. — Ну ладно, давай играть. Так и быть, у тебя Всемогущий, у меня — Старатель.
— Ого, наверное, крутая игра, — даже слова звучали как-то не так.
— Бестселлер. Ты давай ешь.
У Теньи не было аппетита. Он проиграл дважды. Тенсей сидел, прижимаясь спиной к его ногам, и отсветы от экрана ложились ему на лицо, Тенья смотрел на него, и зыбкое чувство раздвоенности вернулось к нему. Тенсей вымыл голову и пах шампунем и влажным теплом, и был весь такой домашний в своей растянутой футболке. Он то и дело встревоженно заглядывал Тенье в лицо, но так ничего не сказал. Тенью все это тревожило — и молчание, в котором он был виноват, и то, что он встревожил брата, и то, что с ним происходило, последнее — сильнее всего.
Позже ночью, лежа в темноте под тяжелым душным одеялом и глядя на мельтешение теней на потолке, Тенья решил, что все забудет, вычеркнет этот день… и вечер тоже, решил он, поколебавшись, с Тенсеем, и игрой, и бургерами, один из редких, ничем не разбавленных вечеров только для них. И завтра все будет по-прежнему. Успокоенный, он уснул, и только тени от ветвей за окном свивались над ним толстыми змеиными кольцами.
Тенсей ушел раньше, оставив на столе завтрак и деньги за бургеры, а Тенья впервые опоздал на поезд: в прихожей его ждали ботинки. Сам он аккуратно ставил их носок к носку, пятками к стене. Теперь они стояли в самом центре пола, друг за другом, к порогу вели бумажные следы с надписью: путь Теньи к победе.
Тенья смотрел и смотрел на них, и понимание, что спасения нет, пришло и накрыло его.
* * *
Тенья всегда был дисциплинирован, все, что ему было нужно — отвернуться и не думать.
— Тенья, твой брат… С ним случилось ужасное, — мама плакала в трубку.
Тенья с удивлением подумал, что вечер наступил слишком быстро — ему показалось, что стало темно, как будто туча наползла на солнце, крики толпы отдалились, превратившись в неразборчивый шум, схожий с граем чаек. Тенья снова будто бы раздвоился, тело его стояло, а душа словно вытекла из двигателей в икрах, тяжелая, темная и густая, впиталась в землю и теперь летела к самому огненному земному ядру. У Теньи свистело в ушах, в груди пульсировала невесомость. Темнота вернулась к нему бумерангом и захватила его. Он шел — и одновременно падал, прикладывал билет к турникетам на станции — и продолжал лететь, ехал на поезде — онемелый, бездумный, охваченный леденящим ужасом. Наверное, Тодороки как-то умудрился заморозить его сердце…
Тенья понял, насколько ошибался, когда увидел Тенсея, и в груди у него заболело, и перехватило дыхание. Свет в палате был слишком яркий, белоснежный с голубым оттенком. Лампы кроме света издавали еле слышный навязчивый гуд.
— Ненадолго, — предупредил врач.
Мама судорожно всхлипывала, втискивая лицо в платок.
— Был брат, да весь вышел, — сказал Тенсей, лицо его казалось серым, кожа походила на бумагу, ткни пальцем и порвешь. — Можешь взять мое геройское имя.
Глаза у него выцвели, гул лился Тенье в уши, оглушительный, как этот безжалостный свет.
— Юноша, — врач взял его за локоть, — это реанимация, не надо так кричать.
Тенья понял, что у него побаливает горло. Тенсей лежал, жестко вытянувшись, не Тенсей — тело, истерзанное, покинутое и тихое, как опустевший дом.
В коридоре светили такие же лампы.
— Вам дали два дня выходных, — мама тоже охрипла. — Пойдем?
«Этого не должно было случиться с братом».
Тенья сел на банкетку и понял, что больше с нее не встанет. День на фестивале напомнил о себе — руки и ноги налились тяжестью, голова трещала.
— Тенья?..
— Мама, отдохни, — он закрыл глаза, каждое веко весило тонну.
Он чувствовал, что каким-то образом виноват во всем случившемся — как человек, открывший дверь темноте.
Разбудило его что-то неуловимое. Пустынный коридор, беря начало от двери, за которой Тенсей пытался не умереть, протянулся блестящим выцветшим языком до самого поворота. Тенья, помятый и невыспавшийся, подхватил школьный пиджак, которым укрыл колени, сумку, и побежал к лифту — в полусне показалось, что мимо него прошла тень Тенсея, и он должен был успеть, поймать ее, пока не сбежала. Тело было непослушным, затекшим. Болела шея. Кожа как будто покрылась целлофановой пленкой, во рту было гадко. Больница еще спала. Тенья на ходу вспомнил, что правила разрешают визиты только в часы посещений, и мимолетно устыдился и испытал благодарность за то, что его не выставили, хотя не просто могли — должны были.
На больничном крыльце спиной к нему стояла маленькая старушка в накидке мичиюки поверх кимоно, из-за чего и так маленькая ее фигурка казалась еще и горбатой. Она опиралась на зонтик-трость, большой, почти с нее размером.
— Хорошо, что глициния еще не отцвела, правда?
Рядом с крыльцом, прильнув к нему, мок высокий куст в сиреневых соцветиях. Исцеляющая Девочка вздохнула. Тенья впервые видел ее в цивильном.
— Госпожа, — он низко поклонился, вытянув руки по швам.
— Такой же вежливый, как и всегда, — она печально улыбнулась.
— Как к вам обращаться? — не только как обращаться, но и как себя вести, Тенья не понимал.
— Зови меня госпожа Шозенджи. Ах, милый, ты весь помялся.
Она подошла к нему мелкими шажками. Тенье пришлось наклонbться. Она погладила его по лбу. Может быть, конечно, померила таким образом температуру, но Тенья почувствовал вдруг, что на глаза навернулись слезы.
— Идем, выпьем чаю.
Она взяла его за рукав, маленькая, точно младшая сестра, которой у Теньи так и не появилось.
— Понесешь зонт.
На улице слегка накрапывало. Глициния благоухала, от кустов вдоль дорожки поднималась прозрачная туманная пелена. Они словно дышали, и еле ощутимый ветерок развеивал пар от их дыхания. Тенья с хлопком раскрыл зонт, и в его огромный полукруглый купол глухо застучали редкие крупные капли дождя.
— Сейчас еще слишком рано, но я знаю одно место…
Она так и не отпустила его рукав. «Место» оказалось уютным домашним кафе, темноватым и спокойным, с окнами в полстены и приглушенным янтарным светом. Тенья почувствовал, как легче стало глазам, измученным больничными лампами. Несколько сонная, но приветливая официантка, очевидно, очень хорошо знала Исцеляющую Девочку.
— Госпожа Шозенджи!
— Минако, мне, пожалуйста, как всегда, — госпожа Шозенджи с пыхтением вскарабкалась на слишком высокое для нее сиденье.
— Это ваш внук?
Госпожа Шозенджи меленько рассмеялась, разглаживая на коленях салфетку.
— Мой сопровождающий, — она прервала подскочившего Тенью, собравшегося представиться. Тенья, смутившись, неловко сел.
— Пожалуйста, кофе.
Минако внимательно смотрела на него, и улыбка на ее лице вдруг как-то пригасла.
— Сэндвич? Мы сами печем хлеб. Может быть, пирога? У нас есть яблочные, с вишней…
— Пожалуйста, кофе, — упрямо повторил Тенья.
Минако, глянув на госпожу Шозенджи, кивнула и убежала. За окном расцветало утро. Небо побелело и стало выше, дождь обрел цвет, его тяжелые капли падали в лужи, поднимая корону прозрачных брызг. Самое уютное, тихое время. Тенья вспомнил, что сегодня — день тренировок. Ему вдруг представилось, что все это сон, и вот сейчас он проснется, выглянет в окно и увидит, как Тенсей в толстовке, потуже затянув капюшон, разминается перед калиткой, и дыхание вырывается паром у него изо рта.
— Я приезжала к твоему брату, — госпожа Шозенджи невидяще смотрела в окно. — Без костюма, я знала, что не смогу ему помочь.
Она замолчала, пережидая, пока Минако расставит на столе заказ. Тенье достался большой бокал с латте и тарелочка с пирогом.
— Но я не заказывал…
— За счет заведения, — Минако ему подмигнула и убежала, подхватив поднос.
В зале кафе никого не было, кроме Теньи и госпожи Шозенджи. Она не спеша налила себе чаю и снова уставилась в окно. Тенья, не решаясь ее поторопить, отпил из бокала. Он никогда не пил кофе, потому что это вредно, но ему нужен был допинг. Он сморщился — кофе, даже с молоком и сиропом, показался ему невкусным. Была в нем какая-то едкая горечь. Он взялся за вилку. Госпожа Шозенджи смотрела на него с непонятным выражением лица. Что это было? Скорбь? Тенья старательно жевал, не чувствуя вкуса.
— Так вот, помочь ему я не в силах, — госпожа Шозенджи отпила чая, словно поставив точку.
— А как… Какие у него перспективы? — Тенья сглотнул, кусочек пирога оцарапал ему горло.
— Останется инвалидом, — госпожа Шозенджи смотрела прямо ему в глаза. — Вообще-то мне не стоит с тобой об этом разговаривать. Об этом обычно спрашивают у лечащего врача.
Тенья встал, и посуда на столе задребезжала.
— Пожалуйста! — он встал в догезу прямо там, уперся лбом в пол, склонившись перед ней. Ему казалось, он навсегда запомнит узор дерева на полу. Он приподнял голову. Перед его взглядом маячили ее кукольные ножки, не достающие до пола.
— Господи, мальчик, сядь и доешь свой пирог, — госпожа Шозенджи вздохнула.
Тенья поднялся, но трогать ничего не стал — он только что трогал пол, и не важно, как его мыли, Тенья чувствовал себя грязным. После пола, после неуютной ночи, после вчерашнего соревнования, после… Он вытер руки салфеткой, это не помогло. Выйти в туалет он не решился.
— На самом деле, все зависит от твоего брата, — чай госпожи Шозенджи пах как микстура от кашля.
— И что, ему никак не помочь? — у Теньи пропал голос. Он готов был снова встать на колени.
— Он сам себе лучший помощник, — госпожа Шозенджи зачем-то помешала чай и остро глянула на Тенью поверх чашки. — Ему могла бы помочь разве что моя сестра.
— У вас есть сестра? — Тенья ни о ком не слышал с похожим даром — по крайней мере в пределах Японии. «Надо будет спросить у Мидории», — сделал он мысленную пометку.
— У нее такая причуда, что она может вытащить практически с того света.
Тенья весь обратился в слух.
— Для этого ей нужно переспать с человеком.
— Сделать что? — Тенья поперхнулся.
— Переспать, ты же представляешь, как это? Теоретически, конечно, — госпожа Шозенджи склонила голову к плечу. У Теньи горели щеки. За окном вставало солнце. На лице госпожи Шозенджи проступили морщины и ночная усталость. — О ее причуде узнали достаточно поздно. Как ты понимаешь, можно быть твердо уверенным только после определенных тестов, а при такой причуде что за тесты могли бы быть в четыре года. И в Юэй моя сестра, естественно, не поступила.
Госпожа Шозенджи крутила чайничек: два раза по часовой стрелке, три раза — против.
— Она хотела стать героем, родители были резко против. Однажды они с женихом поехали в горы, а там сошла лавина. Герои отлично сработали, вытащили почти всех, но одно дело вытащить, другое — вылечить. Лавина накрыла курорт. Куча пострадавших, много детей. У сестры не было даже временной лицензии. Ее не хотели пускать в больницу, ей пришлось настаивать, уговаривать. Одна из медсестер провела ее через черный ход…
Тенья не знал, что сказать. В кафе появились первые посетители. За соседним столиком какой-то саларимен спешно поедал завтрак, сияя лысиной на солнце. Кроме кофе запахло мисо-супом и гренками.
— Она лечила людей тридцать часов кряду. Ей выдали медицинский халат, она надела его на голое тело, чтобы не терять время…
Тенье хотелось заткнуть уши, но он слушал, завороженный.
— Мне потом рассказывала старшая медсестра — хуже всего было с детьми, особенно с девочками, они плакали, не понимая, что происходит. Родители сидели и держали их за руку, уговаривали потерпеть.
— И врачи это позволили? — вытолкнул Тенья сквозь зубы. У него сами собой сжались кулаки. — А герои?
— А что герои? Герои сдали людей на руки врачам, а дальше не их забота. А врачам было важнее всего спасти людей — все они были местные, как и многие из пострадавших.
Госпожа Шозенджи беззвучно отпила из чашки.
— Где-то через сутки, как ни пыталась администрация все это скрыть, сведения просочились в прессу. Тогда же сестре позвонил жених и сказал, что это ужасно, он любит ее, но быть с ней не может…
Тенья вытер пот салфеткой. От дальнего столика к ним шла Минако, надев дежурную улыбку, явно собираясь что-то им предложить. Тенья замотал головой, она кивнула, посмотрела обеспокоенно, помедлила, но развернулась и ушла.
— Не хочешь ничего у меня спросить? — госпожа Шозенджи пронзительно смотрела на него, поджав губы так, что они превратились в бледную тонкую нить.
— Нет, — Тенья прокашлялся. — Это было бы неправильно.
Госпожа Шозенджи улыбнулась с печальной благодарностью.
— После звонка сестра спустилась на стоянку и повесилась.
Наверное, где-то неподалеку был детский сад: за окном по дорожке шли дети с мамами. Ничего не было слышно, Тенья бездумно смотрел, как они разговаривают и смеются, дети — в цветных дождевичках и мамы с яркими зонтиками в руках.
— Мне жаль, — выдавил он.
— Да. На персонал завели потом уголовное дело. Сестру нужно было кутать в вату, как-то… адаптировать, изучать ее дар. Я так и не сумела ей помочь. Мне потом пришло сообщение от сестры, это было так странно, — госпожа Шозенджи пожевала губами. — Сестры уже не было, а сообщение от нее было. Она писала, что я молодец, и что ей всегда было важно, как я справляюсь, и у меня хорошее будущее и все еще впереди.
Госпожа Шозенджи пристально посмотрела на Тенью.
— Поможешь себе — поможешь брату, — сказала она. — Я знаю его, он выкарабкается. Слышишь меня? Подумай об этом.
Тенья замедленно кивнул. Он должен был помочь. Его брат лежал в коме, похудевший и выцветший, а Убийца Героев бродил на свободе, и это было неправильно. Тенья точно знал, как и что может помочь.
Помощь, такое простое слово. Иида лежит беспомощный, и ему помогают. Тело сковано параличом, небо опрокинулось на бок, как чашка с остатками черного горького кофе, и тени стекают по стенам переулка, как черная жижа, разбухая от каждой огненной или ледовой вспышки из рук Тодороки.
Пятно пляшет в воздухе: кувырок, еще кувырок. Мидория кричит. У Пятна ножи и пронзительное, засасывающее обаяние черной дыры. Пятно — харизматик, в нем притяжение убийцы, антигероя, выдавшего самому себе право карателя. Он готов решать, что правильно, а что нет. Правосудие в его руках, простое и ясное. Вот то, что правильно, а вот то, что нет. И Тенья — неправильный. Пятно считает, что он не заслуживает звания героя и права на жизнь.
Тенья отлично знает, что такое правила. Темнота притягивает его, но у него имя брата, и пусть не он, но его брат — герой. То, что он жив, тому доказательство.
Как только паралич проходит, Тенья встает и идет сражаться.
<сenter>* * *
Потолок оказался неожиданно высоким. Тенья долгое мгновение не мог понять, почему он такой высокий. Свет луны пробивался даже сквозь плотные шторы.
«Я в больнице», — понял он.
Ничего не болело, но голова была как в тумане. Его вдруг ударило понимание, что палата Тенсея здесь же, только на другом этаже. Мидория и Тодороки спали. Мидория — лежа не спине и приоткрыв рот; веснушки резко выделялись на фоне бледной кожи — веснушки и круги под глазами. Тодороки свернулся в комочек, красные волосы в темноте казались слипшимися от крови. Тенья, пошатнувшись, встал и пошел.
В палате Тенсея светились только мониторы у кровати, что-то пищало. Ему сняли бинты с головы, и он, несмотря на остальные повязки, казался просто усталым и мирно спящим. Челка закрывала свежий некрасивый шрам у самой линии волос.
Тенья подтащил к кровати стул и сел. Он каждый вечер звонил маме: в больнице отказывались разговаривать с ним о состоянии брата, утверждая, что эти сведения строго конфиденциальны. Мама тоже не могла сообщить ничего нового. Их разговоры получались неуклюжими и короткими. Тенья ложился спать, и ему снились яркие сны: вот они с братом гуляют, вот режутся в игры, бегают наперегонки, Тенья включает ускорение, и Тенсей остается далеко позади. «Эй, Тенья, подожди». Он несется вперед, а когда останавливается — брата с ним нет, и Тенья идет его искать в лабиринте пустынных неровных улиц и не находит.
Тенья посмотрел на Тенсея. В нем было жизни ровно столько, сколько показывали мониторы: давление, сердечный и дыхательный ритмы. Казалось, только простыня и бинты удерживали Тенсея, и если бы не они, он бы рассеялся в воздухе. Тенье невыносимо хотелось его коснуться, убедиться в его реальности, в том, что он на самом деле дышит и жив. Профиль Тенсея заострился. В отличие от Теньи, у него нос был с легкой горбинкой — след давнишнего перелома…
Тенья вглядывался в его лицо до рези в глазах и не заметил, как уснул.
* * *
На Тенсее кто-то сидел.
Тенья проморгался, решив, что ему мерещится. Он видел темные длинные волосы, полы белого халата и торчащие из-под него пятки.
— Простите?
Этот кто-то был неподвижен настолько, что Тенье стало не по себе.
— Я позову охрану.
— Я думала, ты хочешь, чтобы он вылечился.
Девушка, а это была девушка, повернула к нему голову. Тенья отчего-то ждал, что она будет страшной или красивой, а она оказалась совершенно обычной: круглое простоватое лицо, маленькие глазки и челка во весь лоб.
— К тому же тебе тоже нельзя здесь находиться.
— Неправда, — Тенья нахмурился. — Я специально испросил разрешение.
Она негромко рассмеялась, откинув голову, и волосы разошлись по ее спине чернильными разводами.
— Что, такой правильный?
— Правила важны! — Тенья уставил на нее палец.
— Что ж, тогда я ничем не смогу помочь, ведь я в свое время пошла против правил, — она потянулась к нему. — Дай руку, кровать слишком высокая, боюсь, упаду. Не бойся, я не сделала ему хуже.
Тенья со смущением понял, что под халатом она голая, и едва ее не уронил. Она на мгновение прильнула к нему, встав крохотными ступнями на его ноги.
— Точно не хочешь, чтобы я ему помогла? — она ищуще всмотрелась в его лицо.
Тенья замер.
— Нет, — ответил он с трудом, — это было бы неправильно. Брат не одобрил бы меня.
— Ну как скажешь, — на отступила, запахнулась в халат и обняла себя руками, словно ей было холодно. — Проводишь?
Тенья кивнул.
— А госпожа Шозенджи сказала, что вы… — Тенья не знал, как закончить.
Свет в коридорах притушили, редкие лампы синюшно горели, расплескивая по полу лужи голубоватого света. Спутница Теньи шла босиком, шлепая по полу с еле слышным влажным звуком, как будто брела в ручье.
— Слухи о моей смерти изрядно преувеличены, — она пожала плечами.
Тенье ничего не казалось странным: ни то, что она так молода по сравнению с известной ему госпожой Шозенджи, ни ее появление в палате, ни то, куда они шли, выныривая из света в тень и ныряя обратно, ни то, что по дороге им никто не встретился.
Они спустились на нулевой этаж, в гараж. Среди столбов стояла единственная машина скорой помощи. Было холодно, и темно, до того почти неслышные шаги девушки разносились неприятным эхом.
Тенья прошел несколько шагов, прежде чем понял, что она остановилась.
— Скажи, ты все делаешь только по правилам? — она почему-то казалась очень грустной. Стены впитывали эхо ее слов.
— Я… стараюсь, — с трудом ответил Тенья. Он старался, очень старался. Ошибался и старался снова. Но есть такие ошибки, которые не исправить. Тенья боялся, что в нем завелась неизличимая червоточина, думал, что вынесет что угодно, лишь бы Тенсей проснулся.
Она подошла к нему вплотную, на Тенью неожиданно пахнуло жаром, горечью пепла, запахом прелой листвы.
— Вот мы и пришли, — она подняла палец.
Над ними, раскачиваясь от невидимого ветра, висела петля.
— Поможешь взобраться? — она улыбалась.
— Нет, — Тенья помотал головой. — Ни за что.
— Тогда наклонись.
С потолка струилась холодная темнота. Тенья наклонился, она обняла его, сцепив руки у него на шее, и поцеловала. Поцеловала его в темноте.
Тенья проснулся.
* * *
Мидория то и дело попадал в медицинском кабинете, и Тенья сопровождал его, как друг и староста.
— Как твой брат? — спросила в один из визитов Исцеляющая Девушка.
— Все так же, — Тенья сидел, сцепив руки на коленях.
— Хочешь чаю?
В конце концов Тенья, сбиваясь, рассказал Девушке о своем сне. Та неспешно пила чай, понемногу откусывая от печенья. Тишина была очень неуютной.
— Знаешь, иногда мне кажется, что в каждой больнице где-нибудь на нулевом этаже есть своя петля, — наконец сказала она и добавила: — Я все это давно пережила. Время лечит, Иида-кун.
И ушла мыть чашки. Тенья приложил сцепленные ладони ко лбу. Ему нужно было не время, а брат. Вечером он позвонил маме, попросил ее, и на выходные его отпустили к брату.
В палате ничего не изменилось, только Тенсей осунулся еще больше, и усилился специфический медицинский запах: лекарств, дезинфекции и какого-то убойного средства, которым в реанимации мыли полы.
Родители платили за отдельную палату. Тенья сел, одетый в хрустящий медицинский халат, в шапочке, в маске — это только в первый раз их с мамой пустили в той одежде, в которой они были.
Аппараты пищали, Тенсей оставался неподвижен.
— Брат…
Тенья все ему рассказал, про Пятно, про друзей, про дам Шозенджи и свои ошибки. Про то, как был не прав и чувствовал себя виноватым.
Про то как однажды проснулся утром после семейного вечера, который они иногда устраивали с родителями — стаскивали в гостиную футоны и смотрели какой-нибудь фильм, и папа разогревал на всех большую миску попкорна, а Тенсей покупал газировку на обратном пути с работы, а потом они все спали на полу, как в летнем лагере или во время встреч с друзьями, которые Тенсей закатывал в средней школе.
C утрас Тенью разбудил тихий разговор Тенсея по мобильнику. Наверное, вызов на работу. Было еще слишком рано, и Тенье не хотелось вылезать из-под одеяла. Он смотрел, как собирается Тенсей. Родители спали в обнимку, укатившись на самый край футонов. Тенсей, видно, на всякий случай подготовил с вечера вещи, и теперь одевался, не суетясь, но при этом споро. Полусонный Тенья наблюдал, как Тенсей ныряет в футболку, и лопатки на его спине сначала расходятся, потом сдвигаются, и светлая ткань скрывает их. Движения Тенсея вдруг отозвались в Тенье широкой томной волной, которая то накатывала, то отступала. Тусклый предутренний свет очертил профиль Тенсея, он заметил, что Тенья не спит, подмигнул и одними губами шепнул «Спи», и это слово коснулось Теньи, как воздушный поцелуй. Он даже словно бы почувствовал дыхание на коже. Тенсей сверкнул улыбкой — белоснежной в сумраке комнаты — и неслышно вышел. Тенья быстро уснул, и ему снилось, что Тенсей прижался вплотную, обнял его за плечи, и что-то говорит, и его губы касаются щеки Теньи, но он ничего не слышит, перед глазами темно и сводит в паху…
Наверное, именно из той темноты и вырос его вопрос.
Тенья — сам для себя и судья, и палач. Тенсей в коме, и Тенья готов отдать все на свете, чтобы он проснулся. Ирония в том, что отдать ему нечего. Тенья думает, что откажется от Тенсея и от себя, от своих вопросов и непривычных желаний, которые кажутся ему гадкими, от которых ему и стыдно, и больно, и его брат этого не заслужил — того, чтобы Тенья смотрел на него и хотел поцеловать, прикоснуться к нему, погладить его лопатки, потрогать щетину на подбородке и очертить брови, и почувствовать, как Тенсей моргает, и ресницы щекочут кожу. Все это неправильно.
А потом Тенья вспоминает про госпожу Шозенджи. Не только в каждой больнице — в каждой семье, у каждого героя свой подвал. Тенья — ребенок поколения, для которого рисуют комиксы с супергероями и выпускают раскрашенные фигурки. Тенья встретил Пятно, и теперь думает — а вдруг дедушка и отец убивали тоже? Может быть, для кого-то они были такие же убийцы, только в других костюмах? Герои всегда сотрудничали с полицией, но насколько широки были их полномочия прежде, Тенья не знает. Как он запутался. И только Тенсей лежит — неподвижный и тихий. Точка опоры Теньи. И Тенья думает — пусть решает он. Брат всегда для него был мерилом благочестия. Пусть проснется, и тогда…
У Теньи в запасе поцелуй из сна. Ему отчего-то кажется, что младшая госпожа Шозенджи подарила его как последнее средство, что, может быть, этот сон был не просто сном. Что, наверное, Тенья мог бы поцеловать Тенсея, и это что-нибудь бы изменило.
… Но это было бы несправедливо по отношению к Тенсею. Сначала он должен решить. А до этого — проснуться. Тенья прижимает кулаки ко лбу. Он верит, практически верует. И ждет.
<сenter>* * *
Тенья замолкает. В больничном парке очень тихо, не слышно шума машин, ветер, изредка просыпаясь, играет красными листьями клена. Осень, прохладно. Тенья, сидя на скамейке, остановившимся взглядом смотрит Тенсею в затылок. Инвалидное кресло прижимается к его ногам, как, бывало, прижимался Тенсей, когда Тенья сидел на диване, а он на полу. Единственное — Тенсей теперь сидит выше. Тенье невыносимо хочется заглянуть ему в лицо.
— И кто же поцеловал тебя? Ну, в самом начале.
Тенья огорошен.
— Не знаю…
— Что, до сих пор?
Тенсей отъезжает и разворачивается — его кресло на ручном управлении, он не хочет терять форму и постоянно тренируется, насколько это ему доступно. Теперь все отнимает у него столько сил и времени…
— Тенсей… — «а все остальное?» — хочет спросить Тенья.
И не может — Тенсей смотрит на него, положив руки на подлокотники кресла. И он совсем такой, как прежде, и вместе с тем другой: похудевший, посветлевший, словно бы истончившийся. На заострившихся локтях блестят двигатели.
— Иди сюда, — Тенсей, мальчишески улыбаясь, манит Тенью.
Тенья встает. В нем и вместе с ним распрямляются темнота и стыд. Небо — огромный слепой зрачок, который смотрит на него и видит, насколько он неправильный. Но Тенья решил, что решать будет Тенсей, и он готов.
— Наклонись, — просит Тенсей, глядя снизу вверх и, когда Тенья наклоняется, резко бьет его.
Тенсей сильный. Тенья приходит в себя, сидя у него на коленях. Тенсей гладит его по плечам и шепчет что-то успокаивающее и неразборчивое. Тенья смотрит на кроны деревьев, желто-зелено-красные, глаза жжет. «Вот и все», — думает он.
— Ну вот, я сделал, — Тенсей поворачивает его лицо к себе за подбородок. Он все еще улыбается и выглядит… ну, как всегда.
— Тяжело? — это первое, что приходит Тенье в голову.
— Я ничего не чувствую, — Тенсей смеется.
Тенья не может понять, как у него получается смеяться, вот поэтому он и…
— Все очень просто, — Тенсей держит его поперек груди. — Если виноват или ошибся, исправься или получи наказание. Потом иди дальше.
Все это Тенья знает, но… Но…
— Это было наказание, — Тенсей спихивает его с колен.
У Теньи кружится голова. Скамейка жесткая, светит солнце, Тенсей улыбается, Тенья не может думать.
— Ты примешь мои чувства? — голос у него позорно срывается.
— Ты уверен в том, что предлагаешь калеке в инвалидном кресле?
— В этом — конечно, но, Тенсей, я чувствую, что все это неправильно, — жалуется Тенья.
— Ну хорошо, допустим, — Тенсей пожимает плечами. — Все это неправильно. Что дальше?
— Дальше… — Тенья мысленно заглядывает за этот порог и видит, как жизнь его превращается в безрадостные прятки. Он начнет избегать брата. Он попробует сбежать от самого себя.
— Видишь, — тихо говорит Тенсей.
— Прости меня, — Тенье кажется, что все это слишком похоже на принуждение или даже шантаж. Он даже начал все неправильно.
— Тенья, я люблю тебя, — Тенсей подъезжает и берет его за руки. — Не мне тебя судить, и прошу тебя, как твой старший брат, будь к себе снисходительней. Честное слово, Тенья, я же знаю, какой ты хороший на самом деле.
Тенья запрокидывает голову. Глаза у него щиплет, небо как будто пульсирует, то поднимаясь, то опускаясь. Облака плывут горами белоснежных овечьих отар.
— Я рад, что ты мне признался. Правду сказать, не уверен, что готов к чему-то такому. Я даже не знаю, где заканчиваются мои чувства к тебе. А еще — это какая-то запредельная гордыня, думать, что все настолько зависит от тебя.
— Ты слишком добр, дорогой брат, — мрачно говорит Тенья. Он знает, что хорошо, а что плохо, верно или неверно. Теперь ему нужно научиться с этим жить. — И все слишком хорошо.
— Ничего не хорошо, — Тенсей перестает улыбаться. — Я прикован к инвалидной коляске, злодеи зашевелились, что-то нужно придумать с агентством, а еще мне признался мой младший брат.
— Прости.
— Только не кланяйся.
Тенсей смеется, Тенья трет место удара — наверняка завтра там будет синячище. Но все-таки это то, с чем можно жить.
— Привыкай, — Тенсей как будто читает его мысли. — Не думай, что все будет просто. Не будет. Отвезешь меня?
Тенсей может и сам, но Тенья благодарен за любую возможность побыть рядом. В парке хорошо, но уже прохладно. В больнице не поговоришь — Тенсея перевели в общую палату, и вокруг постоянно какие-то люди. Его скоро выпишут. Тенья везет его и не может отделаться от ощущения, что ничего еще не решено, и Тенсей просто отговорился.
— Стой.
Впереди последний поворот — они выедут на поляну перед главным корпусом, и их можно будет увидеть из каждого окна.
— Тенья, наклонись. — Тенсей поворачивается к нему вместе с коляской, берет его за руку. — Ну, не бойся.
Помедлив, Тенья наклоняется.
— Закрой глаза, — шепчет Тенсей, и от его шепота по спине Теньи разбегаются мурашки.
Тенья зажмуривается. Под веками темнота. И в этой темноте Тенсей целует его, и в поцелуе исчезающе мало целомудрия, Тенсей как будто бы зол и словно бы делает то, что хочет — и, соответственно, это значит, что он хочет целовать Тенью. И наконец-то это именно он, и ответ по крайней мере на один вопрос. Пока что Тенье этого достаточно.
@темы: Канон, Fucking Fest '18, Команда Ииды, Текст
-
-
23.04.2018 в 00:15хотела пробежаться глазами по первым строчкам и зачиталась
уверена что у них все будет хорошо
-
-
23.04.2018 в 20:37Честно, я даже не знаю, что сказать. Читала, затаив дыхание, потому что весь фик настолько эфемерный и завораживающий, будто тот самый поцелуй в темноте. Невероятная атмосфера, сюжет, персонажи. ИИДА
Я просто умираю от любви
-
-
24.04.2018 в 12:37и хотя мистики нет в жанрах, что-то такое необъяснимо-таинственное чувствуется очень сильно, особенно этот сон и поцелуи в темноте
и я безоговорочно влюбилась в слог автора
-
-
25.04.2018 в 23:20да, я тоже думаю, что они договорятся, и все будет хорошо
Наби., уйииииии, я даже не знаю, что сказать
ужасно рада, что понравилось
Иида, как очень правильно написано на баннере, просто космос
Жаба-хуяба, я так польщена
спасибо большое!
-
-
03.05.2018 в 17:32-
-
06.05.2018 в 17:32